Робин Хобб - Ученик убийцы [издание 2010 г.]

Так прошла большая часть лета. Но в один прекрасный день, когда солнце катилось по небу даже более синему, чем море, моему везению пришел конец. Молли, Керри и я стащили хорошую связку печеночных колбасок из коптильни и удирали по улице от преследовавшего нас владельца. Востронос, как всегда, был с нами. Остальные ребята теперь принимали его как часть меня. Я не думаю, что им когда-нибудь приходило в голову удивляться единству наших сознаний. Мы были Новичок-и-Востронос, и они думали, что это просто благодаря хитрому фокусу мой четвероногий друг всегда знает, где надо находиться, чтобы поймать нашу добычу, прежде чем я успевал ее бросить. И вот мы вчетвером бежали по разбитой улице и передавали колбаски из грязной руки в мокрую пасть и потом снова в руку, а у нас за спиной владелец орал и безуспешно пытался нас догнать.

И тут из какой-то лавки вышел Баррич. Я бежал прямо на него. Мы узнали друг друга одновременно и на миг оба растерялись. Мрачное выражение, появившееся на лице Баррича, не оставило у меня никаких сомнений о его намерениях. Я решил удрать, увернулся от его протянутых рук и метнулся в сторону — и, к собственному изумлению, таинственным образом угодил прямо в его объятия.

Не люблю вспоминать о том, что произошло дальше. Мне здорово влетело не только от Баррича, но и от возмущенного владельца колбасок. Все соучастники преступления, за исключением Востроноса, испарились в закоулках и щелях улицы. Востронос на животике подполз к Барричу, и его тоже отшлепали и выругали. Я в отчаянии смотрел, как Баррич вынимает монеты из кошелька, чтобы заплатить колбаснику. Он продолжал крепко держать меня за ворот рубашки, так что я почти висел. Когда удовлетворенный колбасник удалился и маленькая толпа, собравшаяся поглазеть на мой позор, разошлась, Баррич меня отпустил. Я не понимал исполненного отвращения взгляда, который он бросил на меня. Отпустив наконец ворот моей рубашки, он приказал:

— Домой. Немедленно.

И мы с Востроносом отправились домой даже еще быстрее, чем удирали от колбасника. Мы улеглись на матрасик у очага и с трепетом стали ждать. И ждали, и ждали весь долгий день до самого вечера. Оба мы проголодались, но не смели уйти. Было в лице Баррича что-то гораздо более страшное, чем даже злоба отца Молли.

Когда Баррич пришел, была уже глубокая ночь. Мы слышали шаги на лестнице, и мне не потребовалось тонкое чутье Востроноса, чтобы понять, что Баррич пил. Мы прижались друг к другу, и он вошел в полутемную комнату. Дыхание его было тяжелым, и ему понадобилось больше времени, чем обычно, чтобы зажечь еще несколько свечек от той, которую поставил я. Сделав это, он тяжело опустился на скамейку и уставился на нас двоих. Востронос заскулил и повалился на бок в щенячьей мольбе. Мне хотелось сделать то же самое, но я только в страхе смотрел на своего опекуна. Через некоторое время Баррич заговорил:

— Фитц! Что с тобой происходит? Что происходит с нами обоими? Ты, в чьих жилах течет королевская кровь, болтаешься по улицам в компании нищих воришек! Бегаешь со стаей, словно неразумная тварь!

Я молчал.

— Надо думать, я виноват не меньше тебя. Подойди сюда. Подойди, мальчик.

Я рискнул сделать два шага, но ближе подходить не хотел. При виде моей нерешительности Баррич нахмурился.

— У тебя что-нибудь болит, мальчик?

Я покачал головой.

— Тогда подойди сюда.

Я медлил, и Востронос тоже безнадежно заскулил.

Баррич озадаченно посмотрел на него. Я видел, как медленно, сражаясь с винным туманом, работает его мысль. Он переводил взгляд со щенка на меня, и горестное выражение появилось на его лице. Баррич покачал головой. Потом медленно встал и пошел прочь от стола и щенка, оберегая больную ногу. В углу комнаты была маленькая стойка, на которой лежали странные запыленные инструменты и другие предметы. Баррич медленно протянул руку и взял один из них. Он был сделан из дерева и кожи, задубевшей от долгого бездействия. Баррич взмахнул им, и короткий кожаный хлыст щелкнул по его ноге.

— Знаешь, что это такое, мальчик? — спросил он тихим добрым голосом.

Я молча покачал головой.

— Собачий хлыст.

Я без всякого выражения смотрел на него. Ни я, ни Востронос никогда не сталкивались ни с чем подобным и не знали, как на это реагировать. Баррич добродушно улыбался, и голос его по-прежнему был дружелюбным, но я чувствовал за этим какое-то ожидание.

— Это инструмент, Фитц. Учебное приспособление. Когда у тебя есть щенок, который не слушается, когда ты говоришь щенку: «Иди сюда», а щенок отказывается подойти — что ж, несколько хороших ударов этой штуки, и щенок учится подчиняться с первого раза. Всего несколько сильных ударов — все, что требуется, чтобы научить щенка слушаться. — Он говорил спокойно, опустив хлыст и позволив короткому ремню легко покачиваться над полом.

Ни Востронос, ни я не могли отвести от него глаз, и когда он внезапно бросил этот предмет Востроносу, щенок завизжал от ужаса, отскочил и быстро спрятался у меня за спиной.

И Баррич медленно опустился на скамейку у очага, прикрыв глаза рукой.

— О Эда, — выдохнул он не то проклятие, не то молитву. — Я догадывался. Я подозревал, когда видел, как вы бегали вместе, но, будь прокляты глаза Эля, я не хотел оказаться правым. Не хотел. Я никогда в жизни не бил щенка этой проклятой штукой. У Востроноса не было никакой причины бояться ее. Если только ты не делишься с ним своими мыслями.

Какая бы опасность нам ни грозила, я почувствовал, что она прошла. Я сел на пол рядом с Востроносом, и щенок тут же забрался ко мне на колени и начал возбужденно тыкаться носом мне в лицо. Я успокоил его, решив, что мы подождем и посмотрим, что будет дальше. Мальчик и щенок, мы сидели, глядя на неподвижного Баррича. Когда он наконец поднял голову, я был потрясен, поскольку он выглядел так, словно только что плакал. Как моя мать, подумал я тогда, но сейчас, как ни странно, я не могу вызвать этот образ.

— Фитц. Мальчик. Пойди сюда, — проговорил он мягко, и на этот раз в его голосе было что-то, чему нельзя было не подчиниться.

Я поднялся и подошел. Востронос топтался рядом со мной.

— Нет, — сказал Баррич щенку и указал ему на место у своих сапог, а меня поднял на скамейку.

— Фитц, — начал он и замолчал. Потом глубоко вздохнул и продолжил: — Фитц, это неправильно. Это плохо, очень плохо, то, что ты делал с этим щенком. Это противоестественно. Это хуже, чем красть или лгать. Это делает человека уже не человеком. Ты понимаешь меня?

Я тупо смотрел на него. Он вздохнул и попытался еще раз:

— Мальчик, ты королевской крови. Незаконнорожденный или нет, но ты родной сын Чивэла, продолжатель древней линии. А то, что ты делаешь, — неправильно. Это недостойно тебя. Ты понимаешь?